Маравихер

     Был вечер так тих и волны наполнены грустью.
     Играл где-то вальс и светила большая луна.
     А на берегу, где тихо безлюдно и пусто,
     Сидела медам и скучала в беседке одна.

     А наш Маравихер, красавец фартового вида,
     Как раз в этот час любовался прибрежной волной.
     Увидя её ожерелья, кольцо и прикиды
     Подумал: "Она этот вечер пробудет со мной".

     В беседку зашёл и просил по-французски пардона,
     Сгодилось вору, что в Париже шманал косяки.
     И сердце её колокольным наполнилось звоном,
     Что если б ушёл он - она б умерла от тоски.

     Она же плыла и всё нюхала белую розу,
     На море глядя через модный голландский лорнет.
     И он ей сказал, как поэт, сочиняющий прозу,
     Ему бы в театре читать за Шекспира сонет.

     "Мы с Вами пойдём до заката, что на горизонте,
     От туда плывут серебряные облака.
     Жемчужным дождём вдруг прольются на шёлковый зонтик,
     Который сжимает нежная с перстнем рука".

     И дождик пошёл, но им сухо в беседке под крышей
     Вдали пароход загудел, как заваленный мент.
     Она говорила, а он её вовсе не слышал.
     Он знал, что зовёт на чаёк - это клюнул клиент.

     Зовёт и молит: "Проводите до дома, мне плохо,
     Кружит голова и ветер холодный не стих".
     Ахипа на кон на хамлежку такая пройдоха
     о вор её пас, он крутил на Твери не таких.

     У входа в отель на цирлах швейцар и прислуга
     Никто не видал в Одессе красавцев, как он.
     И дамы в фойе зашептали на ушко друг другу:
     "Красивый, богатый, он умница - просто шармон".

     Зашли в номера и, раскладка на высшую пробу,
     Одною рукой он шманал её пухлый скидняк.
     Другою рукой он снимал золотишко, ей Богу,
     Так пальцы играли, что аж Поганини - слабак.

     В окне лунный свет, на кровати медамка приплыла.
     В ракитном кусту кузнечик на скрипке играл.
     И губы её шептали в бреду: "Милый, милый!"
     А милый - уже на малине понты прошибал.

     Прошёл где-то год и спалили вора под Ростовом,
     На очной её просили вора опознать.
     Он думал: "Кранты. По этапу, на нары по новой.
     Спалили, волки, снова мне о свободе мечтать".

     Сидел писарчук и калякал, паршивец, дознанье.
     Она, как вошла, так без чувства прижалась к стене.
     Он кинулся к ней, поднял на руки, как в то свиданье.
     Легавым сказал: "Расколюсь! Только, что б не при ней".

     Она же в ответ обняла его сильную шею
     Припала к груди прошептала: "Айме ме шармон.
     Мерси, за заботу, поймали, но я сожалею.
     Увы, господа, но тот вор - это вовсе не он".